Сегодня Челябинску исполняется 285 лет. Город, начинавшийся с небольшой крепости, дорос до мегаполиса. Но, к сожалению, не сформировал индивидуальный архитектурный облик. Определенную узнаваемость среди других российских городов южноуральской столице придают разве что многочисленные недострои в центре да некоторые здания, возведенные в постсоветскую эпоху. Именно об архитектуре капиталистического романтизма сегодня и пойдет речь.
Как передает корреспондент РИА «Новый День», термин капиталистический романтизм (капром) придумали петербургские архитекторы Даниил Веретенников и Гавриил Малышев и искусствовед Александр Семенов. Так они обозначили постройки 1991-2008 годов на постсоветском пространстве.
Специалисты относят архитектуру этого периода к постмодернизму, многие неспециалисты характеризуют построенное в те годы одним словом – уродство, но авторы термина считают, что постсоветский извод стиля – это самостоятельное явление и важный архитектурный документ эпохи.
«Все эти башенки, стеклянные фасады и прочее – не про то, что людям хотелось построить уродство, – говорят они. – А про внезапно наступившую свободу. И так же внезапно появившиеся деньги».
20 лет архитекторов бросало из стороны в сторону: от аккуратного неомодерна и «кукуризины» Лахта-центра в Петербурге до храма Христа Спасителя и гигантоманских проектов типа «Москва-Сити», от неосталинского ампира до замков в стиле эпохи Возрождения в Казани и Йошкар-Оле.
Образцами капрома буквально забит и центр Челябинска. Весной Гавриил Малышев провел экскурсию для горожан, интересующихся архитектурой.
«Я из Питера и совершенно ничего не знаю об истории ваших зданий, поэтому немножко странно, что буду проводить экскурсию по Челябинску для челябинцев, – начал он. – И я решил, что мы построим экскурсию в формате диалога: я буду рассказывать про свои соображения об этой эпохе, о капроме, о трендах, которые я вижу в этих зданиях, почему они выглядят так, а вы – местные расскажете ваши личные истории, связанные с этими местами, или то, что вы об этих зданиях знаете – мне это очень интересно».
Экскурсию начали с перекрестка улиц Свободы и Карла Маркса.
Гавриил Малышев: Капром связан с переходным периодом в истории нашей страны, когда государство меняло свою траекторию с командно-административной системы на рыночную, происходила либерализация, когда закончился модернизм, и все связанные с этим процессы привели нас к возникновению свободного рынка, который, конечно, отразился в архитектуре.
Свободы и Карла Маркса – это классный перекресток. Мы выбрали стартом нашего маршрута именно его, потому что здесь видны сразу 4 стадии развития этого стиля, этой эпохи.
Здание, покрытое штукатуркой, выглядит так, будто бы оно построено рано – в начале 90-х.
Рядом с ним, наоборот, поздний капром. Мы это называем изгибиционизмом – здесь можно видеть такие игривые изгибы.
Здание напротив «Аркаим плазы» – это уже настоящий, зрелый капром. Наверное, середина нулевых.
Мне кажется, что оно очень здорово символизирует тот процесс, который случился в капроме, когда после типовой, абсолютно модернистской архитектуры (чья основная идеология заключалась в создании нового мира и вписывания СССР в мировой контекст) начался возврат к локальному, к местному…
Это здание – явная отсылка к истории города и вообще к дореволюционной архитектуре. Архитекторы того времени, устав от модернизма и соскучившись по свободе проектирования, начали активно экспериментировать, возвращаясь к корням, к истории, пытаясь таким образом заполнить 70-летнюю брешь, разделявшую дореволюционную историю города и современность. «Мы будем строить как будто мы продолжатели, наследники той архитектурной традиции». Это очень интересно.
Вернусь к термину «капиталистический романтизм». Почему романтизм? С одной стороны, это отсылка к эпохе романтизма 18 века, когда происходил откат к корням, когда строились особняки в средневековом, готическом стиле, когда в тренде была индивидуальность.
С другой стороны – это романтизация капитализма, потому что в 90-ые верили: сейчас просто все перевернет, и мы будем жить, как на западе или как жили наши прекрасные предки в прекрасной России прошлого. России, которую потеряли… Я вот на это здание смотрю и прям слышу хруст французской булки.
А вот это задние (ул. Карла Маркса – 81) демонстрирует, куда зашла современная архитектура России: как от яркого, индивидуального все сместилось в сторону типового, простого, вентфасадного…
Ремарка челябинцев:
На этом месте стояли бараки – примерно до 1985 года. Вся улица Свободы вплоть до реки была застроена такими бараками и частными домами. А на реке был остров, и мы впрягали собак в санки и гоняли прямо до этого острова. Это была такая деревенская жизнь в центре города: у нас не было ни канализации, ни центрального отопления – мы печки топили. Потом все бараки и дома пустили под снос, жителям дали квартиры на северо-западе.
Гавриил Малышев: Дом №83 на улице Карла Маркса (проект 1996 года – прим. РИА «Новый День») – отличная иллюстрация того, как в капроме начинается строительство массового жилья, совершенного отличного от того, что было в советское время. Не типовое жилье.
Это совершенно уникальное по архитектуре здание. Надо сказать, что с возникновением рынка жилье перестает быть такой «машиной», какую нам завещали модернисты. Оно становится отражением индивидуальности – как одежда, которую вы сами можете себе выбирать, украшения, татуировки. Так же выбирали дома – чтобы они отличались от других, потому что выбор того места, в котором вы живете, тоже каким-то образом о вас говорит. И чем оно уникальнее, тем интереснее. Дом не обязательно должен быть красивым, он должен выделяться – таков был девиз 90-х.
Важно сказать, что с падением СССР и модернизма у нас исчезают каноны в архитектуре, потому что советская архитектурная школа – очень строгая. Она про то, как правильно строить, как соблюдать пропорции и так далее. А в 90-ые все это исчезает – появляется малый бизнес, появляется в целом возможность для архитекторов творить самостоятельно. А когда ты творишь самостоятельно, и еще не созрел массовый вкус, который тебя держал в рамках, ты сам пытаешься нащупать границы возможного, ты экспериментируешь, не знаешь, что правильно и что неправильно. Это такое свободное время, когда было возможно все. Появляется огромное разнообразие зданий…
В Челябинске мы можем найти диаметрально противоположные с архитектурной точки зрения истории, но их роднит эта тяга к эксперименту.
И вот это здание – какой-то чистый постмодернизм…
Тоже, наверное, важно сказать, что постмодернизм – это мировое течение. Началось в западной архитектуре примерно в 60-ые годы. И этот ваш дом напоминает мне известного постмодерниста Альдо Росси: эта глухая плоскость фасада с арками снизу с такими пропорциональными окнами – явная отсылка.
В 90-ые годы российские архитекторы, наконец, получили возможность строить то, о чем они читали в иностранных журналах, по поводу чего они пускали слюни, но, естественно, в советское время не могли себе позволить.
Посмотрите на нижнюю часть фасада и на эти прекрасные башенки – я вижу в этом что-то скифское, а кто-то видит нефтеперегонный завод.
Обратите внимание – есть еще флюгер в виде алых парусов.
Настоящий романтизм – человек работает с деталями. Модернистская типовая архитектура очень скудна на детали, это про большие ансамбли, про то, что красиво смотрится с самолета, красиво смотрится в плане… Такая градостроительная архитектура, индустриальная, исходящая из того, что легко производится на заводах. А здесь все индивидуальное, маломасштабное, поэтому можно делать флюгеры…
Или вот колонны как эркер. Ты можешь выйти покурить у себя на балконе, находясь при этом в теле колонны… Это здоровская штука.
Я вот сейчас иду и мне приятно разглядывать игру форм. Видно, насколько резко отпустило и можно творить абсолютно все, что никто не вправе сказать архитектору: «Так делать нельзя». Хорошо это или плохо? Это интересно.
Я стараюсь не давать какие-то оценки, это нормальный исторический процесс: за классицизмом всегда приходит барокко, а за барокко – неоклассицизм…
Вот еще интересный пример капрома: ТРК «Куба».
Это бывший часовой завод. И демонстрация того, что происходило со многими предприятиями, закрывшимися в постсоветское время.
С падением командно-административной системы они просто становятся нерентабельными, не находит себя в рынке. Одновременно появляется новая типология, несвойственная Советскому Союзу – торгово-развлекательные центры. И оказалось, что конструктив, структура индустриального здания подходит для этой новой функции.
Поскольку строить торговый центр с нуля бывает сложно, вырастают вот такие гибриды, происходит перерождение индустриального наследия в торгово-развлекательное.
Здесь, как мы видим, просто обшили индустриальный каркас вентфасадом, навесили стекло – и вот тут и ночной клуб, и все такое. И ничего не говорит о том, что раньше здесь производили часы.
Особенно интересный пример подобных метаморфоз есть в Питере. Торговый центр «Гулливер» расположен в здании военного предприятие, построенного в 80-ые годы. Там собирались производить наводящие боеголовки для ракет. Но в 90-ые пришлось отказаться от этих милитаристских планов, и на место оборонного предприятия въехали секс-шопы. Мне кажется, это классная метафора MAKE LOVE NOT WAR.
Ремарка челябинцев: Напротив «Кубы» – на другой стороне улицы Карла Маркса вдоль улицы Цвиллинга расположен отреставрированный особняк Бреслиных (в нем сейчас находится Камерный театр). Здание в стиле позднего модерна начали строить в 1898 году. Та часть, что выходит на перекресток и загибается на Карла Маркса, – чистой воды новодел.
Гавриил Малышев: В девяностые и нулевые было много таких реставрационных работ, начисто стирающих с исторического здания его историчность: была не отлажена технология, новый собственник не мог позволить себе качественной реставрации, либо ему казалось, что и этого достаточно.
В этом контексте интересно сравнить модерн к капромом. Мне кажется, что идеологически это очень схожие эпохи: обе на рубеже веков, обе знаменуют расцвет капитализма, когда появляется много частных заказчиков, возникает очень свободная игра с формой, обе критиковали современники.
Например, дом Зингера в Петербурге в свое время ругали на чем свет стоит, а ведь такое здание красивое. Забавно читать архивную литературу: просто те же самые выражения использовали, что сейчас звучат в отношение капрома.
А вот напротив исторического новодела потрясающее кирпичное здание.
Архитектуру девяностых и нулевых много критикуют за разрушение исторического ландшафта, за невписывание в контекст. На самом деле, по сравнению с модернизмом, который как раз ставил своей задачей создать новый образ советских городов, капром часто мимикрирует под историческую застройку. И вот мы, глядя на два этих здания, сразу не понимаем, к какой эпохе они относятся. То есть, незнающий человек может запросто отнести их к началу прошлого века.
Это такая попытка воспроизвести старую архитектуру, которая нам еще раз доказывает, что капром может быть контекстуальным направлением.
Вот здание напоминает замок – такая интересная история про восприятие индивидуальности и желание почувствовать себя новыми феодалами. А рядом здание конца 90-х, но явный отсыл к советской архитектуре. Я думаю, что оно и строилось по советскому проекту.
В капиталистическом романтизме есть два больших течения – историческое и футуристическое. К последнему относится «Челябинск Сити».
Это еще одно, как мне кажется, характерное для этой эпохи явления – романтизация всего западного. Это началось, конечно, еще в советское время, задолго до любого капромантизма, поскольку запретный плод всегда сладок.
Когда наконец-то железный занавес рухнул, и стало возможным получать западные товары, конечно, архитекторы не преминули устроить «запад» в своих городах – так, как они себе представляли.
«Челябинск Сити»– попытка приписать России членство среди западных стран, попытка догнать и перегнать в эту самую Америку желанную, «где не был никогда», как поется в песне. Сити появляются во многих городах – стеклянные высотки, небоскребы. Это желание показать – в первую очередь, себе, что мы не хуже, что мы сейчас начнем жить, как эти прекрасные штаты, у нас будет своя высотная застройка. Хотя, в целом, небоскреб – это мало функциональная история, поэтому от этого уже давно отходят.
А у нас это попытка, наоборот, заявить, что мы – это будущее, мы рвемся ввысь. Такая абсолютная уверенность в святом капиталистическом завтра, которое наступит, и мы будем жить не хуже, чем в Нью-Йорках, о которых мы так давно мечтали. Насколько я знаю, это был долгострой?
Ремарка челябинцев: Идея строительства высотного административного комплекса в Челябинске появилась в середине 90-х. Считалось, что офисы, «соответствующие международным требованиям» привлекут в город транснациональные корпорации, «которые привыкли работать при определенном уровне комфорта».
Строить начали в 2002, а закончили в 2011. Тогда это было самое высокое здание на Урале – 111 метров.
Потом Екатеринбург «ушел» выше: центр «Высоцкий» – 182 метра, «Исеть» – 209. При этом «Исеть» – это своеобразный город в городе, где, не выходя за территорию, можно пользоваться всеми благами цивилизации, доступными богатому человеку. Челябинск пока так далеко не продвинулся.
«Челябинск Сити» предметом гордости челябинцев не является. Считается, что здание категорически испортило панораму улицы.
Гавриил Малышев: У меня спрашивают о границах дозволенного в архитектуре
Эпоха капрома уникальна тем, что этих границ, по сути, не было – можно было вписывать здания аккуратно в существующий контекст, а можно было совершенно разрушать. Это, повторюсь, эпоха абсолютной свободы и вседозволенности.
Кстати, вот интересно:
Вы, наверное, удивлены, почему мы здесь остановились – это же конструктивистское здание. Просто в 90-е годы, если я правильно помню, с ним случилась капромизация, как мы называем: решили, что оно недостаточно красиво, и украсили вот этой прекрасной угловой стеклянной башней.
Можно спорить, вписывается ли башня в сложившийся архитектурный ансамбль… В принципе, она продолжает тренды, характерные для эпохи авангарда, – сплошная плоскость остекления, пусть и зеркальная. Это совершенно новый объем, добавленный. Здесь можно рассуждать о сходстве капрома с авангардом, поскольку та эпоха тоже была перестройкой, переходом – от капиталистического общества к социалистическому. Мы иногда в шутку называем ее между собой социалистическим романтизмом.
Это тоже был для своего времени очень смелый стиль, часто абсолютно вырванный из контекста, ни на что не похожий и тоже много подвергался критике. И тут мы видим слияние этих двух эпох воедино.
Мне кажется это интересный кейс. Кстати, посмотрите на соседнее здание слева: оно тоже отсылает к конструктивизму – это ленточное окно, круглое окно, какой-то торчащий из фасада повернутый объем – абсолютно конструктивистский язык.
Архитекторы эпохи капромантизма всегда очень четко реагировали на окружение – либо спорили с ним, либо как-то ему соответствовали. Но никогда его не игнорировали.
Ремарка челябинцев: Попыткой соблюсти контекст можно назвать «Гостиный двор», построенный в 1997 году. Архитекторы явно пытались сделать отсыл к стилю модерн, популярному в начале ХХ века. В этом стиле построен сохранившийся до наших дней и расположенный рядом дом купца Валеева – в свое время самый продвинутый и дорогой магазин Челябинска.
И авторы проекта «Гостиного двора», возможно, пытались создать архитектурный ансамбль из исторического здания и новодела, но перемудрили. Проект производит впечатление «письма дяди Федора» из известной сказки Эдуарда Успенского: кажется, что над разными частями здания трудились несколько архитекторов, которые знали общую концепцию, но не представляли, что делают другие.
Иногда заявляется, что современное здание повторяет то, что здесь было до революции, но на самом деле в начале ХХ века на этом месте стояли кирпичные склады Жигулевского пивоваренного завода, построенные отнюдь не в стиле модерн. Некий историзм зданию придает только сохраненная внутри старинная стена с фактурной кладкой из дикого камня и арочными проемами из кирпича.
Гавриил Малышев: Это офисный центр ВИПР – любопытное, возможно, чисто челябинское явление, поскольку я такого еще не встречал. В Челябинске есть несколько зданий, которые называются по имени владельца. Есть «Видгоф plaza» – такой местный Лас-Вегас. А есть ВИПР – сокращенное от Виталий Павлович Рыльских. Мы видим, что в капроме появляется место не только для исторической локальной идентичности, но и для индивидуальной. То есть, каждый человек, если у него есть деньги, по сути, может вписать свои имя в историю города. Когда это вообще было возможно? Памятник себе воздвиг нерукотворный этот прекрасный Виталий Павлович Рыльских в виде этого здания.
Ремарка челябинцев: Сначала владельцев было трое – Мительман, Заславский и Рыльских. Они основали компанию «Мизар» и построили одноименный офисный центр. Заславский погиб, а Мительман с Рыльских в 2009 году решили разделить бизнес. Последнему в числе прочего достался и офисный центр, который переименовали из «Мизара» в ВИПР.
Здание возвышается над окрестным кварталом и существенно отличается от сталинской и позднесоветской застройки проспекта Ленина, выстроенной в классическом стиле Публичной библиотекой и образцом советского модернизма – Домом быта на Васенко.
Гавриил Малышев: Дом быта – совершенно модернистский, но хочу поговорить не о нем, а вот об этой прекрасной стеклянной пристроечке с эскалатором. Это, насколько мне известно, первый эскалатор в Челябинске, и многие, когда он только появился, ездили сюда специально, чтобы покататься.
Исследователи эпохи капрома называют это грибами, когда модернистское здание или городское пространство облепляется новыми формами: пешеходный трафик становится генерацией денег. Дом быта трансформировался в торговый центр, и появился эскалатор для привлечения покупателей.
Вот такими стеклянными объемами абсолютно анонимной архитектуры, которые как грибы распространяются и как грибницы (или как паразиты) поражают или вступают во взаимодействие – кому как больше нравится – с исторической модернистской застройкой.
Вы прекрасно знаете, как выглядят площади, заняты ларьками, где ходит много людей. Это очень интересное явление – анонимная быстровозводимая легкая архитектура, которая очень чутко реагирует на человеческий поток.
Это характерная черта эпохи – твой свободы, которая была в период капромантизма, когда любое пространство могло быть застроено совершенно без какого-либо регламента только потому, что оно может приносить деньги. Вседозволенность, свобода инвестора, свободы бизнесмена и предпринимателя, свобода денег. Но и свобода самовыражения тоже, потому что ты мог построить безо всякого дизайн-кода. Это сейчас в городах появился тренд – прекрасный или ужасный – это спорно, но дизайн-коды регулируют эстетику пространства. В 90-е, конечно, никто об этом не думал.
И, конечно, капром – это эпоха индивидуализма, когда люди не очень думали друг о друге. Тех, кто строил себе киоски, конечно, больше интересовала собственная выгода.
А это еще один замечательный образец капрома. Я в Челябинске часто задавал вопрос, какое здание в городе вы считаете самым уродливым. И все называли «Алое Поле». И оно весьма любопытно с точки зрения создания.
Архитектуру формирует не архитектор, а программная среда, в которой он проектирует. Раньше, условно говоря, архитектуру чертили руками на кульманах, а в нулевые годы появляется технология 3d-проектирования – 3d-моделирование зданий. То есть, ты можешь на компьютере построить модельку и уже ее рассчитывать, а потом воплощать в жизнь.
И тут мы видим, что человек просто получил возможность играться со сложными стеклянными объемами – квадратными, круглыми… «Я его слепила из того, что было…» Похоже, в этом не столько творческую какую-то задачу решали, сколько пробовали по максимуму поиграть с формой. Вот играли, играли и проиграли… Или выиграли – не знаю.
Я, на самом деле, не вижу в этом ничего уродливого. Вижу пространство для эксперимента, которым архитектор воспользовался.
Когда мы рассказываем о капроме, мы говорим о том, что здание можно оценивать не только эстетически, но еще и контекстуально – зная его историю, какие-то связанные с этим события в обществе, ты начинаешь понимать, чем оно сформировано, оно уже не кажется тебе уродливым.
Я подхожу к каждому зданию с исследовательской позиции, смотрю на него, скорее, не как архитектор, а как археолог. Когда ты достаешь старинную амфору из земли, ты не судишь, красивая она или нет. Ты думаешь о том, как она появилась, как использовалась. Уродство и красота – понятия очень субъективные, вкусовые. Кто сказал, что гармония – это хорошо? Можно сделать негармонично здание, которое будет привлекать, а можно наоборот. Для меня это не критерий, внутри меня нет понимания, что хорошая архитектура – это гармонично. Хорошая архитектура – это интересная архитектура.
И наш следующий объект, безусловно, к ней относится.
Ремарка челябинцев: С 1991 по 2005 годы главой администрации Челябинска был Вячеслав Тарасов, по профессии – строитель. И у него было много друзей – строителей, которым он раздавал разрешения и участки под строительство.
Большинство капромовских зданий в городе проектировали и закладывали именно при нем.
Но даже друзья не решились сообщить мэру, что парке рядом с дворцом детского творчества хотят построить ночной клуб со стрип-баром. На этом месте стоял общественный туалет, и проект был заявлен в горархитектуру как перестройка туалета.
Мэр узнал об этом, когда 3-этажное здание уже было построено. Разразился жуткий скандал. Но сносить здание не стали, и многоэтажный туалет с ночным шоу стал местным анекдотом.
При следующем мэре здание расположенного рядом храма вернули церкви, и верующие тут же начали требовать, чтобы ночной клуб закрыли. В конце концов, здание тоже перешло церкви.
Во времена клуба там были сцена, танцпол и шест. Все, кроме шеста, сохранилось и выглядит, как раньше. Возвышение, на котором раньше стоял диджейский пульт, сейчас иконами уставлено. Все очень мирно, батюшка ходит…
Гавриил Малышев: Любопытная история. И, мне кажется, в целом о храмовой архитектуре интересно поговорить. В советское время новых церквей не строили. И если мы видим в капромантизме эксперимент с гражданскими постройками, резкий отход от принятой нормы, большое пространство свободы, то храмовая архитектура после распада советского союза очень конвенциональна – все строится строго по традиции, по канону.
Это была попытка заново научиться строить храмы по дореволюционным лекалам. Сейчас от этого тренда начинают отходить. Пусть эта мегабудка изначально не была храмом, сейчас это храм. И это очень интересный кейс, когда православная церковь в принципе выглядит не как традиционное здание с куполами. Это очень необычно. Вот на этой возвышенной ноте я и хочу завершить свой рассказ о капиталистическом романтизме.
Меня спрашивали, закончился ли капром? Мы считаем 2008 годом финалом этой эпохи, когда международный финансовый кризис подрезал крылышки вере в освобождающую силу капитализма, когда архитектура стала гораздо более аккуратной.
На самом деле, конечно, нет четких границ, они размыты. Но после 2008 года архитектура становится более аккуратной. Рентабельность начинает превалировать над формами – смелые, но нефункциональные исчезли. Девелоперы, застройщики и инвесторы стали более экономными, поскольку сама ценность денег выросла. И мы видим смещение тренда в архитектуре снова в типовое строительство. Мы назвали этот процесс «капут» – капиталистический утилитаризм: отход от романтизации капитализма к утилитарному восприятию, когда архитектором правят технико-экономические показатели и рентабельность, а не фантазии.
Конечно, индивидуальные оазисы еще остались. Например, в мегапроектах – стадионы в Сочи, дворец в Геленджике. Этими проектами занимались люди, приближенные к власти: у них сохранился доступ к неограниченному финансовому ресурсу и нет никакого регулирования, поэтому они могут оставаться в старом тренде.
Но мы видим монополизацию в целом и строительного, и архитектурного рынка. Если в 90-е годы появлялось много индивидуальных проектов, то сейчас застройщики приходят и строят большими комплексами, осваивая территории. То есть, время индивидуального, частного, необычного, очень спорного (кто-то скажет стрёмного) постепенно закончилось.
Хорошо это или плохо? Нужно ли все это сохранять? Мне кажется, важно сохранить. На мой взгляд, нет плохой архитектуры, есть архитектура, являющаяся признаком и символом своего времени. И очень важно не пытаться переписывать историю, поскольку мы сейчас не знаем, как это будет оценено нашими потомками. Очень важно, чтобы они могли на примере этих зданий получить информацию о том, что происходило в это время, поскольку за каждым из этих зданий лежат те самые истории, которые мы с вами сегодня попытались друг другу рассказать.
От редакции: Гавриил Малышев и его соратники называют капиталистический романтизм самой толерантной эпохой в истории отечественной архитектуры. «Полюбить капром означает отказаться от ксенофобии», – говорят они.
Но далеко не все согласны с утверждением, что нет плохой или хорошей архитектуры. В последнее время появилось много научных работ о влиянии окружающей среды на психику человека.
«Нельзя читать глупые книги, общаться с придурками и слушать плохую музыку – все это остается в вашем мозгу», – говорит доктор биологических наук, нейролингвист Татьяна Черниговская. Это же относится и к архитектуре: комбинации линий, углов и цвета здания оказывает влияние на сознание человека и формируют его социальное поведение.
«Существует прямая связь между плохим архитектурным проектированием и исполнением, а также проблемами со здоровьем и психологическими проблемами, – говорит член Президентского совета СРО «Союз психотерапевтов и психологов», психолог, руководитель сервиса психологической поддержки трудовых коллективов Андрей Калашников, отмечая, что хорошо спроектированные здания вызывают чувство безопасности и удовольствия, а плохо спроектированные и обслуживаемые заставляют человека нервничать и бояться, активизируя симпатическую нервную систему, что наносит ущерб здоровью.
А директор Лаборатории городской реальности (Urban Realities Laboratory) в канадском Университете Ватерло (University of Waterloo) Колин Эллард заявляет: «Архитектура влияет на людей комплексно. В основном – на их эмоциональную жизнь. Атмосфера зданий меняет наше ощущение от места, и это очень важно». По словам ученого, на психическом состоянии городских жителей отражается высотность окружающих их задний, дизайн фасадов, степень озеленения и геометрия улиц.
