Что общего в тургеневских «Живых мощах», толстовском «Живом трупе», гоголевских «Мёртвых душах», блоковском «жаре холодных числ» и ахматовской «жизни тленной и прекрасной»?! Правильно: это все высоко эмоциональные стилистические «ошибки», именуемые филологами – выпендрёжниками термином в греческом духе: оксюморон. Эта стилистическая фигура (или фигура речи) буквально в переводе с языка эллинов – острая (или шире – остроумная) глупость – οξύμωρον. Язычник пытается разобраться с этой фигурой с помощью филолога Эммы Прусс:
«К слову о стилистических фигурах, в данном случае, художественной речи. На деле они приблизительно то же, что и фигура из трёх пальцев, только количеством поболее. Однако на деле все эти братья и сестры оксюморона (именуемые столь же замысловато – ибо все родом из той же эллинистической лингвоколыбели) – анафора, эпифора, симплока, зевгма, анадиплосис, градация, полиптот, силлепсис, инверсия, эллипсис – те же стилистические ошибки, но гениальные и потому ставшие высшим проявлением выразительных средств.
Но нас сегодня интересует исключительно оксюморон, сочетающий несочетаемое, объединяющий понятия с противоположным значением.
Глыбы отечественной литературы (и зарубежной, конечно, но известные широкой публике по удачным переводам на язык родных осин: как, например, реплика Дианы из «Собаки на сене» Лопе де Веги в русской версии от Михаила Лозинского: «Ну, что за вежливая грубость») создавали намеренно неправильные, с точки зрения стилистики, семантики и пр., образы для более точной передачи общей атмосферы или, напротив, нюансов. Чтобы произвести нужный эффект, а с психологической точки зрения – разрешить необъяснимую ситуацию, выразить гармонию противоречий.
Фет:
Пушкин:
Брюсов:
Цветаева:
Так что, в отличие от ошибок лексической несочетаемости неуспевающих студиозосов или гимназистов – троечников, эти выражения не портят текст – преднамеренность их появления и функции очевидны для читателей.
Оксюморон, как правило, – конструкция из двух слов, которая по своей диалектической природе «единства противоположностей» приобретает совершенно особый смысл, иногда очень глубокий и способный передать сложности настроения и мировосприятия.
Из общеизвестных литературно-киношных оксюморонов, кроме уже названных в начале текста давно стали идиомами (в виду своей яркости и непреходящей свежести образа) такие выражения: горячий снег; правдивая ложь; обыкновенное чудо; безмолвный крик; долгий миг и пр.
Из других жизненных сфер в язык пришли оксюмороны «комические», типа, «бОльшая половина» или «жутко симпатичная». А также «политические», «экономические» и «разговорно-повседневные»: народная олигархия; честный вор (так кстати, называется произведение Достоевского); стая товарищей; нанести пользу; сладкая боль; звенящая тишина; веселая грусть; мужественная женщина; невыплаченная зарплата; бездокументарные ценные бумаги; новаторские традиции; оригинальная копия; грустный праздник; бесконечный тупик и т.д.
Оксюморонов – пруд пруди и в названиях произведений: это отличный «рекламный» ход для авторов. Кроме живых мощей и трупов и мертвых душ, имеются
«Барышня-крестьянка», «Оптимистическая трагедия», «Конец вечности», «Опережая некролог», «Женатый холостяк», «Мое взрослое детство»…
Если заметили, оксюмороны не всегда лишь «пара слов». И отсчет этому ведется отнюдь не от Пушкина, – из недр УНТ (устного народного творчества) прорастает:
Согласитесь, мы частенько и с удовольствием пользуемся «готовыми» оксюморонами. Но создать новый – ох, как трудно. Придумать можно даже с ходу: «мокрая сушь»; «светлая темнота»; «кудрявая лысина». Дух от этой серятины не захватывает, более того, семантика – не то что хромает, вообще «не ходит». Это вам не Лермонтов:
И не Ахматова:
