«Ему разрешалось писать жалобы на имя директора тюрьмы. Буквально забрасывал его жалобами» Поделиться
Перед выпуском новой премьеры я всегда провожу в моем театре «Модерн» встречи с интересными личностями, свидетелями важных событий, экспертами в той или иной области — это полезно для актеров при работе над образами. Сейчас я работаю над спектаклем «Цветы нам не нужны», и нашел удивительного человека с уникальной биографией. Известный военный историк, полковник запаса Алексей Степанов проходил службу в Группе Советских войск в Германии, охранял Межсоюзную тюрьму Шпандау в Западном Берлине, где отбывали срок немецкие военные преступники, приговоренные Нюрнбергским процессом к различным мерам заключения. Степанов является одним из немногих свидетелей пребывания в тюрьме Рудольфа Гесса. Мы поговорили с ним о том, какой была послевоенная Германия, что изменилось в мире после Нюрнбергского процесса. Я считаю, сегодня как никогда важно говорить на такие серьезные темы.
— Алексей Борисович, во время вашей службы в Германии вы были направлены в тюрьму Шпандау, при каких обстоятельствах это произошло?
— Сразу после окончания Военного института иностранных языков я попал по распределению в Главное разведуправление и оттуда был направлен в Германию. Первый год я служил под Веймаром, городом Гете и Шиллера, недалеко находился Бухенвальд. Помню, первое посещение Бухенвальда произвело на меня сильное гнетущее впечатление, это надо видеть своими глазами, сложно передать. В городе я видел много плачущих немцев, которые уверяли, что в то время не знали, что происходило буквально в десяти километрах от города. Конечно, я им не верил. Как они могли не заметить колонны пленных, которые шли от вокзала?..
В Берлин меня перевели в 83-м. Я служил в системе, которая занималась патрулированием Западного Берлина. Причем мы организовали такой патруль позже, чем британцы, французы и американцы в восточной части. К Шпандау мы приближались раз в два дня, тогда это место было одним из немногих союзнических. Тюрьмой руководили четыре директора от каждой страны (Россия, Англия, Франция, Америка) и по два надзирателя. Поочередно на службу вступал караул. Наш караул патрулировал в марте, июле и ноябре. Я оказался в числе надзирателей, можно сказать, случайно: один из охранников с нашей стороны, который должен был заступать на дежурство, уехал в отпуск. Начальник обратился с просьбой найти человека, который бы его заменил на месяц службы. Я владел немецким и английским языками, согласование моей кандидатуры прошло очень быстро, что меня приятно удивило, не было возражений ни с одной руководящей стороны. До этого я видел Шпандау только снаружи, попасть внутрь было невозможно.
— Как складывались отношения с представителями других стран?
— Конечно, все было иначе, чем сегодня. Отношения были достаточно ровные, где-то даже теплые. Самые лучшие отношения были у нас с британской военной полицией. Мы даже приезжали на приемы в честь дня рождения Королевы, много фотографировались, обменивались фуражками. Это было хорошее время и у меня остались приятные воспоминания.
— Вы были одним из немногих последних свидетелей пребывания в Шпандау Рудольфа Гесса. Расскажите о нем, как он вел себя в тюрьме?
— Как известно, в 1946 году в Шпандау привезли семерых заключенных, приговоренных на Нюрнбергском процессе. Двоим дали пожизненное, в том числе Гессу. Он оставался единственным узником Шпандау с 1966 года. Заключенным давали скудный паек, были разрешены прогулки, хозяйственные работы. Был даже небольшой сад во дворе, в котором были посажены вишни. Когда Гесс остался в тюрьме один, ему разрешили читать западногерманские газеты. Цензоры (от каждой страны в зависимости от очереди дежурства) убирали из газет все, что касалось Второй мировой. Гесс до конца своих дней был приверженцем нацистской идеи.
— Известно, что у Гесса хорошо складывалось отношение с охраной, вы лично чувствовали какой-то контакт?
— Не скажу, что с советской охраной у него были теплые отношения, про другие страны я не знаю. Он был очень придирчив, возможно, уже в силу возраста или просто от скверного характера. Ему разрешалось писать жалобы на имя директора, что он использовал по полной программе, буквально забрасывал жалобами. Гесс часто имитировал приступы, его даже вывозили под надзором в городскую больницу. Это вносило разнообразие в рутину его тюремной жизни.
— Вы видели Гесса за год до его самоубийства…
— Если это действительно было самоубийством. Во дворе тюрьмы была небольшая беседка, где он любил сидеть летом. Именно там его нашли повешенным на телефонном проводе. Наших туда долго не пускали, и позже все улики указывали на то, что повесился он не сам. Я предполагаю, что Гесс знал достаточно много, он же несколько раз подавал апелляцию на освобождение. Думаю, многие не хотели видеть его на свободе. Много вопросов вызывает поездка Гесса в Британию в 1941 году.
— Хочу порассуждать на тему того, что же изменилось в мире после Нюрнбергского процесса, который считаю важнейшим событием мировой истории. Я прочитал много литературы на эту тему, и ловлю себя на мысли, что когда я сам учился в школе, нам рассказывали слишком мало о том времени, видимо, а там происходили страшнейшие вещи, и сейчас хочу поговорить на эту тему в своем спектакле. После Нюрнбергского процесса мир изменился, но к 80-м годам он снова стал откатываться назад. Вы помните свои ощущения, когда попали в Германию того периода? Вас пугала служба в Шпандау?
— Мне было 23 года, конечно, капиталистический уклад сильно отличался от того, чем мы жили в Советском союзе. Насчет Шпандау – конечно, я испытывал сильное волнение, ведь над всеми нами давило осознание, кого именно мы будем охранять – известный нацистский преступник, который ни на секунду не усомнился в своих взглядах. Я увидел старика, который для своих лет отлично выглядел, был в уме, но он сразу начал вредничать. Он поначалу не обращался ко мне напрямую, общался только через директора. Наш первый разговор был следующий: он пожаловался мне на то, что наши караульные едят вишню с деревьев из тюремного сада. Я предположил, что это птицы, на что Гесс сказал: «Птички бы сверху клевали, а эти обрывают снизу, я вижу. Эта вишня же для меня».
— Бывало ли, чтобы охранники в обход запрета, чем-то баловали Гесса?
— Это считалось грубейшим нарушением дисциплины, но я не исключаю, что Гессу делали подарки. Такое могло быть скорее с американской или британской стороны. Наши точно ничем его не баловали, да он бы и не взял от нас подарков. Гесс не шел на контакт, его было практически нереально вывести на какой-то разговор. И он никогда не улыбался.
— Известно, что Гесс любил музыку и даже заказывал ее на свой вкус. Для него устраивались музыкальные вечера?
— Любая поблажка заключенному должна была получить одобрение ряда инстанций, что занимало много времени. Наш представитель докладывал руководству, те по цепочке послу. Тогда был Абрасимов (Пётр Андреевич Абрасимов — с 1962 по 1971 гг. чрезвычайный и полномочный посол СССР в Германской Демократической Республике — прим. Ред.), он и принимал решение. В отдельном помещении тюрьмы ставили виниловый проигрыватель, и Гесс мог попросить что-то из музыки. Он любил немецкую классику.
— Вы видели разрушение Шпандау? Ведь тюрьму не просто снесли, а раздробили все кирпичи, из которых были построены стены, и спустили в реки. Было же огромное количество желающих взять себе кирпич на память! И что страшно – у стен тюрьмы круглосуточно собирались последователи Гитлера, фанаты его нацистских идей, которые кричали лозунги, восхваляли преступников…
— Своими глазами разрушения Шпандау я не видел. Решение о сносе тюрьмы было принято сильно заранее – ее должны были разрушить, как только в ней не останется заключенных. Да, действительно, и наши военные, и военные других стран хотели взять себе на память о службе кусочек кирпича. Но, конечно, это было строго запрещено. Сегодня в Германии есть неонацистское движение. Неонацизм возник в свое время в ГДР из-за того, что эти люди считали себя обиженными после объединения Германии. Но нельзя путать эту идеологию с нацистской, это другая партия. Неонацисты выступают против зависимости от «заокеанского хозяина».
— Помню, когда я впервые оказался в Берлине, я очень четко ощутил, что приехал в страну, которая проиграла. У вас были похожие ощущения?
— Берлин сегодня сильно отличается от Берлина 80-х годов. Долгое время немцам это чувство вины прививали, поэтому сегодня Германия закрывает глаза на многое, происходящее в мире. Кстати, наши всегда наоборот говорили о том, что Германия при Гитлере и сегодня – это разные страны. А западные державы эту вину культивируют до сих пор…
