И почему сто миллионов рублей оказались в руках у Марины Коташенко Поделиться
В прессе продолжают обсуждать ограбление вдовы Александра Градского Марины Коташенко, по делу которой недавно были задержаны первые подозреваемые, в том числе, работник дома. Некоторые юристы высказали предположение, что вдова Александра Борисовича могла завысить сумму похищенного с целью присвоить деньги и списать заявленные миллионы как украденные. Ведь никто обозначенную сумму не держал в руках и не пересчитывал. Ситуацию прокомментировал человек, близкий семье.
Марина Коташенко.
— Дело в том, что преступники точно знали сумму, которая хранилась в доме, и именно ее требовали у Марины в момент ограбления, — рассказал близкий знакомый Градского, — отчасти именно поэтому следствие и вышло с подозрением на работников дома. Информация о хранившихся деньгах или была передана преступникам, или им предоставили возможность следить за Мариной: позволяли прятаться в доме, наблюдать или совершать другие противоправные действия.
— То есть грабители сразу обозначили, сколько должны получить?
— Мне известно, что преступники потребовали ровно столько, сколько и было у Марины. Иначе она бы нашла возможность не отдавать всю сумму.
— А что вы думаете по поводу споров, были ли эти деньги наследственной массой?
— В поисках ответа на этот вопрос надо вспомнить, что Саша был человеком очень властным и все в доме держал под контролем. При этом он знал, что тяжело болен, он уже с трудом передвигайся, пользовался инвалидной коляской, неужели вы сомневаетесь, что он не понимал, в каком состоянии находится? И не думал о том, что будет после его ухода? Саша прекрасно понимал, что из его имущества станет общей наследственной массой для всех наследников. А эти деньги хранил в сейфе, куда у Марины, как мы понимаем, был доступ. Значит, считал их неким бюджетом семьи, общим кошельком. Иначе у Марины не было бы возможности ими распорядиться, ведь, напомню, Саша сам вел свои и финансовые, и хозяйственные дела, отводя супруги роль воспитательницы младших детей. Конечно за них — малолетних — его душа болела больше, чем за взрослых, вполне состоявшихся сына и дочь.
